КЮИ — это Казанский юридический институт Министерства внутренних дел России. Там учатся будущие полицейские, росгвардейцы и кадры для других силовых структур. Курсанты КЮИ носят форму, ходят строем и отдают честь. А еще находят камни в столовской каше, не могут отчислиться, не выплатив полмиллиона рублей, и иногда совершают самоубийства.
Мы поговорили с бывшей курсанткой этого вуза. Она рассказала нам, в каких условиях учатся те, кто потом будет нас защищать.
Я училась на правовом обеспечении национальной безопасности — это специальность, после которой идут работать следователем или дознавателем. После учебы я, как каждый курсант, должна была отработать пять лет в органах внутренних дел, но уже на первом курсе поняла, что это не мое. Эта специальность, этот путь — это совершенно не то, чем мне хотелось бы заниматься.
Если отчисляешься из КЮИ, нужно выплатить деньги, которые государство потратило на твое обучение, комплект служебной формы и ежемесячное довольствие: первокурсник получает 12 000 ₽ в месяц, с выслугой лет сумма растет. Выходит около 600 000 ₽ за пять лет — сумма колеблется, потому что стоимость формы постоянно меняется. У меня таких денег не было, и некому было помочь. Родителей у меня нет.
В какой-то момент все это накопилось: должна, обязана. Я обратилась к начальнику курса — он по должностному регламенту должен был разрешить ситуацию. Год решался вопрос о том, могу ли я продолжить обучение. [Потом] у меня обнаружили заболевание, военно-врачебная комиссия решила, что я не годна к службе в органах внутренних дел, — и меня отчислили.
Мне кажется, в какой-то мере институт попытался от меня избавиться, [видимо,] потому что боялись ухудшения [моего] состояния — в КЮИ произошло несколько суицидов, как среди курсантов, так и среди выпускников.
Буквально за два года было три-четыре случая. Сначала [совершил самоубийство] парень, который уже выпустился из института.
Это не редкость для сотрудников МВД — на «Медузе» есть целое расследование об этом. Случается и в Казани:
Потом покончил с собой первокурсник — дома, на новогодних каникулах. Замы начальника института выезжали устанавливать, действительно ли был факт самоубийства, и оказать помощь родителям. Курсантам долго не говорили, что́ произошло — это плохая репутация для института.
Я не была знакома с этим мальчиком, но общалась с его одногруппницей. Она говорила, что он был очень скрытный, замкнутый, и иногда над ним посмеивались. Просто в шутку что-то говорили, а человек видимо воспринимал это всерьез и не понимал каких-то вещей.
Со временем всё всем становится известно, но это не обсуждают — не принято, — и тем более не осуждают. Никто ничего не скажет, не произнесет фамилию этого человека. Какое-то сочувствие безусловно есть. Все его знали: институт маленький, курсантов-очников человек 500, все друг у друга на виду.
В институте скажут, что дедовщины нет, но она есть, была и будет. Это будет — неизбежно, всегда, потому что старшие курсы уже познакомились со всей системой и ее порядками, знают лазейки — то, чего не знают первокурсники. Поэтому они посмеиваются над кем-то, шутят. На самом деле это там нормально, хотя я с таким отношением не сталкивалась.
При поступлении в КЮИ сперва смотрят на здоровье: зрение, рост, вес. Многие абитуриенты не попадают в число курсантов из-за какой-то ерунды. Особенно в регионах с большой конкуренцией, а в Татарстане она высокая. Другим регионам попроще — [для них есть квоты, и] на одно место претендует меньше людей. Например, рост у курсантки должен быть не ниже метра 60, но я встречала в институте девочек с других регионов, которые были явно ниже.
Дальше — вступительные испытания в институте: физподготовка, тест по истории и диктант по русскому.
Результаты ЕГЭ имеют значение — баллы суммируются с баллами за физподготовку. Но если у тебя хорошая физподготовка, то ты можешь иметь больший шанс, чем те, кто лучше сдал ЕГЭ.
Платного обучения нет. Курсанты поступают либо по прямому набору, — тогда после учебы их отправляют в любой регион, где есть недостаток кадров, — либо по целевому: человек берет направление в каком-то отделе [полиции] и после учебы должен отработать там пять лет.
Первого сентября курсанты получают удостоверение сотрудника органов внутренних дел, а в конце месяца дают присягу. Курсанты — сотрудники ОВД, во время обучения уже идет стаж.
Я жила в общежитии при институте. Каждый день просыпалась в шесть и шла на плац на десятиминутную зарядку. Потом, как правило, шла досыпать.
В 7:50 курсант должен быть на завтраке или в классе, — в институте отмечают, пришел ли ты. По утрам забирают телефоны, — по распоряжению начальника института курсантам нельзя пользоваться телефоном на территории института.
Утреннее построение можно пропустить, если ты находишься в санчасти. Но медсанчасть не обманешь: курсанты пытаются как-то улизнуть, перцем подмышки мажут, но медики все вычисляют на раз.
На территории института ты обязан быть в форме сотрудника органов внутренних дел, даже если ты просто пришел взять справку в свой выходной. Единственное исключение — гражданские преподаватели [им можно ходить в гражданском].
Передвигаться по территории нужно строем: курсанты группируются взводом либо по 3–4 человека: обязательно идут в ногу, приветствуют преподавателей. Если курсант идет один и его увидит кто-то из начальства, обязательно спросят, почему один. Но если дать внятный ответ, то максимум сделают замечание тебе или преподавателю, который тебя отправил.
На обед взводы тоже ходят строем. Обед — после второй пары, около полудня, а после этого — свободное время. Это может быть просмотр учебного кино: нас информируют о террористических актах, наркотиках, ВИЧ и СПИД, показывают патриотические фильмы. Иногда приходят гости из силовых структур, ФСБ, местных отделов полиции; рассказывают о своем опыте и отвечают на наши вопросы. Как правило, нам заранее говорят, кто придет, чтобы мы могли подготовиться и не выглядеть глупо.
Также в послеобеденное время могут быть какие-то уборки на территории или рядом с институтом: девочки обычно моют классы, а мальчиков привлекают зимой чистить снег.
После обеда и свободного времени у нас еще две пары.
На пары мы тоже ходим взводом. Девочки и мальчики занимаются вместе, в том числе и на занятиях по физподготовке. Это как физкультура в школах, но мы оттачиваем мастерство задержания преступника: изучаем приемы, которые можем использовать, тренируем быстроту и ловкость, учимся надевать наручники.
Огромное внимание уделяется уголовному и уголовно-процессуальному праву. Бывают практические занятия: по уголовному праву решаем задачи из жизненной практики, по гражданскому праву и уголовно-процессуальному пишем рапорта и объяснительные, чтобы уметь грамотно описывать ситуацию.
Курсантов постоянно спрашивают о федеральном законе о полиции: в нем прописываются случаи, когда сотрудник полиции имеет право использовать огнестрельное оружие, специальные средства, физическую силу.
Нас учили, что если ты применяешь силу, то ты отписываешься еще в пятьсот рапортов и пишешь миллион объяснительных. Поэтому, прежде чем что-то сделать, ты должен тысячу раз оценить ситуацию. Сейчас каждый второй снимает на телефон, — отношение к сотрудникам ОВД сейчас нехорошее, поэтому ты постоянно находишься под прицелом.
Нам всегда говорили: вы должны носить форму с гордостью, но это не только власть и сила, но и тысячи обязанностей перед гражданами. В первую очередь нас учили, что мы служим не государству и не одному человеку, а гражданам.
По вечерам у курсантов свободное время. Можно поехать в центр города, — только нужно обязательно отметиться на КПП: поехал туда-то во столько-то. Вернуться надо к девяти — на вечернее построение, где главная по женскому общежитию проверяет наличие всего состава. Если человек отсутствует, должен быть рапорт. Мы писали их каждый раз, когда уезжали домой на выходные — обязательно с номерами телефонов: своим и родителей. После построения ложимся спать. Покидать территорию нельзя.
Мне было очень сложно [жить так], не было никакой свободы творчества, — чувствуешь, что твоя личность затухает. С твоими интересами мало кто считается, мало где ты можешь себя проявить, потому что это система: тебе дают определенную нагрузку, которую надо выполнить, и ты просто это делаешь. Многие указания начальства кажутся бредовыми и непонятными, но ты должен их выполнять, потому что это приказ старшего.
Вот эти вечерние построения — они сначала были в десять, потом их перенесли на девять. Казалось бы, час, — но он был нужен. Приходишь с учебы в шесть, и пока переоденешься, сходишь в душ, покушаешь, — на часах уже семь, а тебе еще надо съездить до центра и вернуться обратно.
Я не помню такого, чтобы были какие-то письма, жалобы [от студентов]. Тебе сразу говорят, что это система. Либо ты внутри этого и все выполняешь, либо, если тебе не нравится, — никто не держит, выплачивай деньги и иди на гражданку.
Начальник института собрал всех заочников в актовом зале и сказал, что никого не выпустит, пока тот, кто это сделал, не признается. Не знаю, чем закончилось, признался ли кто-то, но потом [начальники] нам несколько раз повторяли: да вы в шикарных условиях живете, все у вас прекрасно и чудесно, как нехорошо писать такие вещи.
В начале года, когда мы только пришли, действительно очень хорошо кормили. Единственное — животы болели после этого.
Курсанты по три-пять человек дежурят в столовой, помогают поварам: чистят картошку, моют помещения и посуду. Когда сам видишь, как устроена кухня, есть эту еду не хочется. Половину картошки не чистят, мясо таскают по земле и могут после этого не помыть. В кастрюлю выливают масло целыми бутылками: пожирнее — и хорошо. Привозят мешок гороха наполовину с камнями — тебе надо отобрать камни от гороха к завтрашнему утру, но иногда что-то пропускаешь и они попадаются в каше.
Проблемы с желудком там действительно не редкость. Есть те, кому нравится, но лучше быть избирательнее [в еде].
Убедитесь сами:
Из этой ситуации все сделали вывод, что лучше ни с кем не разговаривать о том, что происходит. Хотя по закону никто не запрещает. У нас есть только один предмет — оперативно-розыскная деятельность, — сведения о котором не подлежат разглашению. На ОРД раскрываются методы, которые сотрудники органов внутренних дел используют для раскрытия преступлений. Эти меры прописаны в засекреченном федеральном законе — курсанты имеют право с ним знакомиться, потому что они сотрудники органов, и у них есть доступ к определенному уровню секретности. Тетради по этому предмету мы после пар сдаем в секретную библиотеку. Но общение о том, что происходит в стенах института, не об этом — это скорее самоцензура.
Кто-то из преподавателей боялся обсуждать ситуацию в стране, и курсанты это чувствовали; с кем-то можно было свободно выражать свою точку зрения, а с другими не стоило поднимать подобные темы. В основном, преподаватели вставали на сторону государства и политиков, старались объяснить, почему [все происходит] так с точки зрения системы. Часто получалось криво и непонятно.
Мы разбирали политическую элиту Владимира Путина. Нам приносили плакаты о его самом близком круге и объясняли: любой лидер будет стараться оставаться на своем месте, и поэтому он максимально окружает себя соратниками — еще на самых ранних этапах, — чтобы лидера окружали только его люди, которые не смогут поколебать его власть. Это я воспринимаю как данность, потому что каким бы ты лидером не был, в каком бы ты кругу ни был... Это можно видеть на примере Владимира Владимировича, можно — на примере нашего командира взвода. Я приняла это как данность.
Вообще, очень много курсантов хотят стать преподавателями: это достаточно стабильно, нет столько нервов и бумажной волокиты. Ты работаешь не с преступниками, бомжами и маргиналами, а с курсантами — людьми, которые пришли получать высшее образование. При этом, выслуга идет, звание повышается, зарплата не хуже.
А так — люди работают там, куда их отправят. Выпускники моей специальности становятся следователями-дознавателями. В отделах на эти должности недостаточно кадров: в основном следователями-дознавателями работают женщины, и они, как правило, уходят в декрет. Многие увольняются, потому что не справляются с бумажной волокитой: приходится разбирать по 10-20 уголовных дел в день. С некоторыми даже не успеваешь знакомиться.
Большинство наших преподавателей — сотрудники органов, полковники полиции, но они «не практикуют». Они отработали только обязательные после вуза пять лет. Некоторые из них не имеют ничего общего с практикой, поэтому рассказывают какие-то очень старые случаи.
Раз в две-три недели курсанты остаются после занятий и играют в игры «на сплочение»: мафию, настолки. Всем поскорее хочется уйти, потому что большинство курсантов уверено: отдел морально-психологического обеспечения, который организовывает эти встречи, тесно работает с начальниками.
Этот отдел активно работает в период поступления: они проверяют абитуриентов на детекторе лжи, знакомятся с личными делами, разделяют абитуриентов на взводы. Когда ты курсант, ты этой работы не замечаешь. Ты приходишь в этот отдел, чтобы писать тесты об отношении к начальству института, к однокурсникам. Если результаты плохие и портят статистику, — например, показывают плохое отношение к начальнику института, взвод пишет тест заново. Отдел ведет статистику, — но не чтобы улучшить ситуацию или познакомиться с чем-то.
В институте есть психологи — курсант может подойти и поговорить о какой-то ситуации. Но когда у меня начались проблемы, знакомые мне говорили: не иди к ним, это последние люди, к которым ты должна обращаться. Есть такое недоверие — что они расскажут начальству или человеку, с которым у тебя конфликт.
Психологи тоже есть разные. Есть те, кто помогает. Но мне и моим знакомым, которые тоже к ним обращались, психологи говорили: это система, потерпи.
После того, как я обратилась к психологу, ко мне было пристальное внимание. Со мной постоянно здоровались, спрашивали, хорошо ли я себя чувствую, — и когда это происходит при всех, то все понимают, что у тебя были проблемы и что ты общаешься.
Я очень долгое время занималась спортом и думала, что такая системность: каждый день выполнять одно и то же, — это для меня. Но в институте я поняла, что меня это совершенно не устраивает.
Когда поступала, я думала, что есть очень много преступников, и их нужно сажать. Слышала, как мои знакомые хвастались, что что-то украли и их не поймали, и мне становилось от этого неприятно. Если ты забрал у других — это неправильно. Я всегда считала, что правонарушения должны наказываться.
Но когда находишься внутри, видишь обратную сторону медали. Того же Чикатило нашли не сразу, — перед этим за его преступления казнили невинных людей. Просто ошиблись. Понимаешь, что сажают не тех людей, и все это накладывается друг на друга, и ты думаешь — а кто здесь вершит справедливость? Явно не ты.
Мне стало сложно представить себя следователем или дознавателем, потому что общаясь с преступником, ты все равно проникаешься его историей и сочувствуешь, а должен быть беспристрастен. Это большая ответственность.
Я думаю, многие романтизируют [службу в органах внутренних дел]. Есть большая доля курсантов, кто идет туда, потому что это стабильно или чтобы продолжить дело своих родителей. Плюс, конечно, пенсии, — нужно отслужить буквально 20 лет: если поступаешь в 18, то в 38 ты уже свободен. Но это не главная причина. У каждого своя. Я подавала документы только в этот институт, потому что видела себя в рядах тех, кто восстанавливает справедливость. А сейчас моя работа никак не связана с органами.
Многие там разочаровываются. Просто не могут иначе.
